Однажды Дональд Бартельми написал книгу для детей. Называется она ни много ни мало «Немножко не то пожарное авто, или Джинн Инисе-Инито» (The Slightly Irregular Fire Engine, or The Hithering Thithering Djinn). Обычно любителей его взрослых вещей этот факт невероятно интригует. «Подайте мне это сюда и поскорее» — такова была моя реакция, когда я узнала о ее существовании, да еще и в русском переводе Максима Немцова. И вот почему.

Начиная с 70-х годов, Бартельми стал одним из самых влиятельных американских писателей, разрабатывавших постмодернистскую традицию в литературе. Его прозу называли самой экспериментальной, самой новаторской, ему больше всех подражали. Те, кто пишут аннотации к книгам, прославляют его за «игривый постмодернизм», затейничество, черный юмор и всяческое усложнение формы, упуская то, или стесняясь того, что ему лучше всех удавалось нас растрогать. В то время, как так называемые реалистические произведения были не в силах воспроизвести реальность с ее дереализацией социальных ролей и институтов, Бартельми дал нам улучшенный способ воссоздания реальности, открыв в языке новые возможности.

Эта интересность, укорененная в техничности его прозы, особенно беспокоила Бартельми в конце жизни: он считал, что платой за нее является недостаточная эмоциональность его историй. «Читатель хочет и заслуживает увидеть лужу крови на полу», — так он учил своих студентов показывать в тексте больше чувств, не зная, что мы, его читатели, стоим в крови по пояс.

На что же похожа детская книга самого большого экспериментатора после Беккета?

В одно славное утро 1887 года юная девица Матильда выходит поиграть на задний двор с надеждой обнаружить там пожарную машину. Вместо машины она видит небольшой китайский домик, выросший во дворе за ночь. Из домика доносятся интригующие звуки: вопли, рычание, шепот. Матильда заходит в дом, где сталкивается со странными созданиями: пиратом, слоном, который кубарем катится с горы, продавцом котят и надменным джином, который сопровождает ее по этой вселенной. Осмотрев все комнаты, Матильда возвращается домой. Может быть, после всех этих приключений пожарную машину она все же получит.

В одном из ранних программных текстов о писательстве («После Джойса» — 1964) Бартельми утверждает, что литература может быть не просто способом описания мира, но полноправным объектом внутри него. Проблематичность «Улисса» Джойса по Бартельми заключается в том, что он не может быть прочитан как роман и способен на протяжении долгого времени маячить в поле зрения читателя: физически — как книга, которая пылится в квартире, или незримо — как постоянное напоминание о том, что чтение не доведено до конца. Проблематичность же детской книги Бартельми в том, что покончив с ее чтением за десять минут, придется начинать сначала и не раз.

Потому что она ничего нам не рассказывает. Потому что в ней нет особого смысла, зато есть кэрролловские метаморфозы, игры со словами и смыслами, коллажи из настоящих гравюр XIX века, которые не всегда соотносятся с сюжетом, и текстовые врезки, которые с ним не соотносятся никогда. Они и в эпоху-то не всегда попадают, как, например, одна из врезок «suburbian disturbance», переведенная Максимом Немцовым как «беспорядки на грядке». Сам Бартельми красуется на задней обложке в виде усатого викторианского господина, чем окончательно сбивает всех с толку. Только кажется, это не просто забавы, а mixed media в детской литературе, не меньше.

— Не желаешь ли эскападу? — поинтересовался джинн. — Можем устроить. Эскапады у нас двух видов — затейные и затейливые.
— Что такое эскапада? — спросила Матильда;
— Эскапада — это то, чего не ждешь, — объяснил джинн. — Такое, что удивляет, угождает и ужасает одновременно.
— Как хороший сон, — сказала Матильда.

Продвинутые молодые папы шутят: для того, чтобы ваш ребенок по достоинству оценил эту книгу в возрасте пяти лет, начиная с двух он должен осваивать деконструкцию как метод, изобличать расизм в «Сказках дядюшки Римуса» и уметь развернуто высказаться на тему классовой принадлежности кролика Питера, который носит пиджак. Но это все шуточки, а книга «удивляет, угождает и ужасает», как хороший сон.

Аллен Гинзберг за четыре дня до смерти написал Биллу Клинтону: «Я поэт Аллен Гинсберг. Я никогда не получал никакой награды от моей страны. Было бы здорово, если бы я получил что-нибудь, пока не умер». Но Гинзберга как-то наградили Национальной премией за его основное ремесло — стихи. Дональд Бартельми же, достойный всех наград на свете, из значительных получил только одну, и то за «Пожарную машину». Принимая ее, он произнес эту речь:

«Писать для детей, как и говорить с ними, — процесс, полный загадочного. У меня есть дочь шести лет, и уверяю вас, я не приближаюсь к ней без томика «Семь разновидностей неоднозначности» Уильяма Эмпсона в правой руке. Если я спрошу ее, какой из двух видов хлопьев ей хочется на завтрак, все неизменно кончится тем, что я неправильно истолкую инструкции и принесу не то, что она хотела. Точно так же я допускаю, что написал неправильную книгу — не ту, что она хотела. Каждый старается сделать все от него зависящее. Замечу, что телевидение повлияло на ситуацию сильнейшим образом. Мои картинки не двигаются. Что с ними не так? Я обсуждал это с Майклом ди Капуа, моим редактором в издательстве Farrar, Straus & Giroux, и он нечаянно, сам того не зная, улучшил мою книгу, печально сказав, что нет, он не может сделать так, чтобы картинки двигались. Однажды я спросил свою дочь, что в данный момент делает ее мама, и она ответила, что мама «смотрит книгу». Сложно создать книгу, заслуживающую того, чтобы ее смотрели. Задача эта, как я говорил, полна загадок, но загадок избегать не стоит. Напротив, в них скрыта надежда, они обогащают и усложняют. Затем они и нужны нам. Для того же, наверно, нам нужны дети».